Давид Володин Вселенная Павла Флоренского
Павел Александрович Флоренский создал свой неповторимый образ Вселенной. Будучи священником, он своей душой постигал мироздание. Неотъемлемой частью этой Вселенной был мир горний, духовный. В своем труде «Иконостас» он пишет, что Господь создал как видимый мир – 3емлю, так и духовный – Небо. Хочу начать с детства Павла Флоренского, а именно с его воспитания в семье. Маленького Флоренского всячески ограждали от разной мистики (даже не читали сказок, дабы не пристрастить к таинственному), но это было бесполезно, так как в его душе эта тяга была врожденной. В книге «Детям моим. Воспоминанья прошлых дней», в главе «Впечатления таинственного», он вспоминает: «Нечто, кажущееся обыкновенным и простым, самым заурядным по своей частоте, нередко привлекало <...> мое внимание. И вдруг тогда открывалось, что оно – не просто. Воистину что-то припоминалось в этом простом и обычном явлении, и им открывалось иное, ноуменальное, стоящее выше этого мира, или точнее, глубже его. <...> Обычный камень, черепица, обрубок открывают себя как вовсе не обычные и делаются окнами в другой мир. Со мной в детстве так бывало не раз. Но в то время, как иные явления всегда манили к себе мою душу, никогда не давая ей насытиться, другие, напротив, открывали таинственную глубину свою лишь урывками, даже единично, раз только. Одним из таких восприятий были искры. Мы тогда жили в Батуми, в доме Айвазова. Было мне тогда около [четырех-пяти] лет. Возбуждаясь к вечеру, я долго-долго не соглашался ложиться спать; а когда ложился, то все равно часами лежал, не засыпая, ворочаясь с боку на бок, и в миллионный раз изучал рисунок обоев или одеяла. Это были часы почти что пытки, когда я вылеживал в постели без сна. И потому я очень не любил укладываться спать рано, несмотря на уговоры. Однажды я с тетей Юлей сидели в спальной комнате, что выходила на двор. Сначала тетя занимала меня, читала, рассказывала, а потом стала посылать спать, но я чем-то заупрямился и не шел. Тетя говорила, что надо идти. На дворе было уже темно. Тетя говорила, что если я не пойду, то сон может улететь спать и тогда я уже не засну; не знаю, говорила ли она, ипостазируя сон, или только – так ее понял. Но посмотрел в темное окно – дело было осенью – и вижу: летят искры, вероятно развели таган или печурку на дворе, с углями. И одна за ними последняя, особенно яркая, летит как-то одиноко поодаль, отсталая. Я – к тете: “Смотри! Что это?” А она: “Это улетает твой сон. Вот теперь ты не сумеешь заснуть”. Я видел искры, как я, конечно, видывал не раз до того. Но я почувствовал, что тетя глубоко права, что это действительно летит мой сон, имеющий невидимую, но бесспорную форму ангелка, – и что, улетая, он делает что-то непоправимое. Я разрыдался. Почувствовал, что что-то свершилось. Поспешил лечь, но долго-долго не смыкал веки. Прошли с тех пор годы. Как-то недавно (1919.III.19) служил я всенощную в церкви Красного Креста. Химические угли у нас кончились, приходилось разжигать кадило простыми, из плиты, и при каждении они иногда искрятся. Вот искра от кадила полетела, как-то одиноко, в темном пространстве алтаря. И мне сразу вспомнилось, как такою же искрою “улетел сон мой” в детстве. А та, детская, искра в свой черед будила воспоминания об огненном потоке искр из-под колеса точильщика, открывшем мне иной мир, полный таинственной жути и влекущий и волнующий ум. Искры пересекаются с искрами и подают весть друг о друге. Сквозь всю жизнь мою пронизывает невидимая нить искр, огненная струя золотого дождя, осеменяющая мой ум, как Юпитер Данаю»[1]. В подростковом возрасте Флоренский стал увлекаться точными науками: «На вопрос, к чему я стремлюсь, я бы ответил: “Познать законы природы”»[2]. Он считал, что его методы познания не будут в будущем полезны науке, но помогут его собственному мировоззрению. Эти законы и составляли миропонимание Флоренского, но в свою очередь были неотделимы от духовных и божественных законов мира. Вот это мировоззрение укрепилось в сознании Флоренского к 15–16 годам. Павел Александрович считал, что в окружающих нет действительной преданности знанию и нет преданности к научной работе. И если он перестанет заниматься наукой, то нанесет ущерб науке в целом. Если за день не была совершена научная работа, то день он считал потерянным, зря упущенным. Флоренский читал много трудов по физике. В основном его любимой литературой были «книги, выросшие на английской почве, и французские»[3]. В своем миропонимании находил он «совсем иные представления о пространстве и времени и совсем иные предпосылки о строении мира»[4]. Он не высказывал свои теории о мироздании окружающим, кроме семьи, так как думал, что его «слова были бы приняты как нечто бредовое»[5]. Помимо задач сегодняшнего дня не следует беспокоиться ни о чем, ибо «жизнь и каждого из нас, и народов, и человечества ведется Благою Волею»[6], – писал Флоренский. Скепсис, раздвоенность в восприятии, дребезжащие ощущения бытия никогда не были свойственны П.А. Флоренскому. Другой мир всегда соприкасался с ним как подлинная и не внушающая сомнений действительность. «Истина недоступна» и «невозможно жить без истины» – эти два утверждения ввергали душу Павла Флоренского в отчаяние[7]. Жуткая тоска владела им при восприятии такого рода утверждений. Поиску истины в своей жизни он посвятил книгу «Столп и утверждение истины». В этой книге он говорит о христианстве и церкви как об истинах для всех, и это одно из самых важных его сочинений. Вот выдержка из его книги: «...церковность – вот имя тому пристанищу, где усмиряется тревога сердца, где усмиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разум»[8]. Лишь по этой маленькой выдержке видно, что для Флоренского истина была в церкви. Павел Александрович считал, что истинная человеческая мудрость, истинная человеческая разумность недостаточны для познания только потому, что они – человеческие. Истина есть «нечто такое полное, что оно все содержит в себе»[9]. Далее Флоренский подвергает слово «истина» детальному лингвистическому анализу. Это необходимо для более ясного представления о том, что есть истина. Флоренский признает, что истина есть единая сущность о трех ипостасях (Троица), каждая непосредственно рядом с каждой, и отношение двух только может быть опосредствовано третьей, среди них немыслимо первенство. «“Троица единосущная и нераздельная, единица триипостасная и соприносущная” – вот единственная схема, обещающая разрешить <определение истины>»[10], – пишет Флоренский в четвертой главе книги «Столп и утверждение истины». Эта глава называется «Триединство». Вселенная Павла Флоренского объединяла в себе и науку и религию, причем одна другой не мешала, они скорее дополняли друг друга. Из этих двух дисциплин складывалась истина Флоренского. Попав в концлагерь, Флоренский не перестает заниматься наукой, изучать окружающий мир. Из лагеря он пишет письма жене и детям, пишет очень много, сколько может. В этих письмах он излагает свои соображения по поводу науки, истины, религии. Во многом благодаря этим письмам мы знаем о складе ума отца Павла, о его занятиях в том месте, где, казалось бы, невозможны никакие занятия и увлечения. Но даже жуткие условия концлагеря не убили во Флоренском тягу к познанию, к наукам. Наоборот, даже лагерь закалил дух о. Павла. На допросах Флоренского заставляли отречься от веры, но его вера была крепка, и от него ничего не добились. «Жизнь без Бога невозможна, она вселяет в человеческую душу противоречия», – пишет о. Павел. Даже в лагере он мог жить в Боге. На отца Павла, когда он жил в Сергиевом Посаде, поступали доносы, что он якобы создал монархический кружок. В 1928 году Флоренского сослали в Нижний Новгород, и это было первое его заключение. В феврале 1933 года – снова арест (уже в Москве), а затем заключение на долгие десять лет. Оказавшись на Дальнем Востоке, он не прекращает научную деятельность, но уже под конвоем. Там Флоренский занят проблемами вечной мерзлоты. Отчасти благодаря Флоренскому построены такие города, как Норильск, Сургут, Салехард. Однажды, собирая грунт на глубине двух метров, Флоренский нашел замерзшую личинку. Оттаяв, личинка ожила, что потрясло отца Павла. Когда об этом узнали в Америке, то выдвинули свою идею: замораживать людей, а потом возвращать их к жизни. В 1934 году Флоренскому разрешили свидание с женой и тремя детьми – Марией, Михаилом и Ольгой. Это было их последнее свидание: семья еще не успела уехать, как его сослали в лагерь особого назначения. 23 октября 1934 году его этапируют на Соловки. Письма – единственный способ общения с семьей. На Соловках Флоренский занимается добычей йода, делом для него совершенно новым. В одном из писем Флоренский пишет, что лишь благодаря парам йода он не заболел: «У нас тут была эпидемия гриппа, но я <...> не заболел, вероятно потому, что принимал йод»[11], и советует «принимать по 3–4 капли йодной тинктуры в молоке, в качестве профилактики»[12]. В 1937 году на Соловках прекращается всякая научная работа, уникальные аппараты Флоренского уничтожены, чертежи тоже. «Самое скверное в моей судьбе – <...> фактическое уничтожение опыта всей жизни. <...> Если обществу не нужны плоды моей жизненной работы, то пусть и остается без них, это еще вопрос, кто больше наказан, я или общество»[13]. Ученому в рясе не оказалось места в Стране Советов. По одной из легенд, в день смерти Павла Александровича заключенные встали на колени. Они отдавали дань уважения ученому и настоящему человеку. Труды Флоренского как «врага народа», оказались под запретом, его не разрешалось цитировать, на него нельзя было ссылаться. Родственникам удалось добиться реабилитации Флоренского лишь в 1958 году, и еще 30 лет понадобилось для установки точной даты его смерти: «Свидетельство о смерти. Флоренский Павел Александрович. Умер 8 декабря 1937 года, в возрасте 55 лет. Причина смерти – расстрел». На Родине о Флоренском вспомнят как о великом ученом, философе, богослове лишь в конце восьмидесятых годов XX века, через пятьдесят лет после смерти.
______________________
Примечания 1 Флоренский П. Детям моим. Воспоминанья прошлых дней. М., 1992. С. 42–43. 2 Флоренский П. Детям моим. Воспоминанья прошлых дней. С. 189. 3 Там же. С. 192. 4 Там же. С. 193. 5 Там же. С. 198–199. 6 Там же. С. 199–200. 7 Там же. С. 243–244. 8 Флоренский П.А. Собр. соч. в 2 т. Т. 1 (I): Столп и утверждение истины. М., 1990. С. 5. 9 Флоренский П.А. Собр. соч. в 2 т. Т. 1 (I): Столп и утверждение истины. С. 15. 10 Там же. С. 51. 11 Флоренский П. Сочинения. В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков. М., 1998. С. 416. 12 Там же. С. 397. 13 Там же. С. 172. ^footer_1[] |